Каменные стены Вейсхаупта хранили ночной холод и влагу. После раскаленных камней улицы оказаться внутри казалось спасением, но ненадолго — практически сразу приходило осознание, что холод кусает, как голодная собака, за кости и грозится стереть их в порошок. С возрастом это начало замечаться все сильней и сильней. Окованные сильверитом ботинки боевого мага Стражей оставляли гулкое эхо в древних камнях, и этот звук — того, как он бесчисленное количество раз, подчиненный — к командованию, поднимался по этой винтовой лестнице в кабинет Ивара, останется здесь еще надолго. Гномы были правы, когда говорили, что Камень помнит. Они говорили о своем Камне, но даже не могли догадаться о том, что любой камень — помнит. Вот и камни Вейсхаупта помнили все, знали такие тайны, о которых никто и подумать не мог. Среди таких тайн оказались грифоны. Среди таких тайн были секреты Стражей, о Посвящении, о Древних богах, о титанах... Среди таких тайн был Ивар фон Триттен, чье сердце было далеко от крепости Серых Стражей. Чьи мысли давно уже были устремлены на запад, но не блуждали по Вейсхаупту, не крутились вокруг судьбы ордена.
Корвин чувствовал, но не мог объяснить, не мог найти подтверждения, ничего не мог, только чувствовал — что что-то идет не так. Что теперь все будет совершенно по-другому. Это ощущение пугало, заставляло сомневаться, и Аше больше всего боялся оступиться. Только понимал, что стоит на очень тонком льду, и стоит не так поставить ногу — и под сапогом все пойдет паутиной трещин, что провалишься в темную, ледяную пучину, из которой больше не выберешься.
Он поднимался наверх, и эхо его шагов было несравнимо тише с голосами, которые доносились из-за тяжелой дубовой двери. Констебль остановился перед ней, даже не взглянув на дежурившего здесь Стража, вслушиваясь в последние фразы, видимо, завершающегося разговора — и толкнул тяжелые створки, которые отворились без единого скрипа, едва не бесшумно проскальзывая внутрь кабинета Первого Стража, который в своей привычной манере говорил вещи, в которой Аше отчетливо слышал угрозу.
Он проводил Эмерика практически бесцветным взглядом светлых глаз, только после этого посмотрел на Ивара, слегка нахмурив светлые брови. Угрозы... «Смелость не слушать меня во всем». Была ли это смелость? Да и чтобы фон Триттен, который очень плохо переносил неподчинение, за это благодарил? Была у Корвина мысль, что Эмерик, который не был идиотом, тоже прекрасно понял это предостережение. Только вот чего оно касалось? В последнее время Аше старался полностью отдалиться от всего этого, уделять большую часть времени Каронелу с Вальей и грифонам, пытаясь просто не видеть того, что происходит с Иваром. В его темных глазах будто поселилась тьма, и Аше гнал от себя это ощущение с таким же рвением, как когда-то бежал за фон Триттеном, сопровождая его во всех начинаниях. Он не хотел этого видеть. И он хотел думать, что ошибается. Что все это — только дурные ощущения, как приснившийся очередной кошмар, который еще долго не выпускает из ледяных липких объятий.
— Ты звал меня, — негромко и спокойно проговорил Констебль, закрывая за собой дверь и подходя к стене рядом, опираясь на нее спиной и скрещивая руки на груди.
Раньше Корвин подходил к Ивару ближе, теперь же он предпочитал выдерживать определенную дистанцию между собой и Первым и не двигался вперед, пусть и не отступал, когда тот решал подойти. Единственное, что осталось с тех седых времен, когда между ними не было никаких стен и преград — это то, что маг до сих пор смотрел Первому в глаза так же прямо, как и всегда. Хотя в последнее время из-за поселившегося ощущения тревоги, которому Аше не мог найти хоть какого-то объяснения, даже это приходилось делать через силу. Как и в принципе подчиняться очередному «Констебль, Вас вызывает Первый Страж», принесенное очередным гонцом, который проделал путь с самой высокой башни Вейсхаупта до, как правило, грифоньих загонов или внутреннего двора, где гудел духовный клинок, сталкивающийся с магическим мечом его ученика.